Мария Левченко

Современная литература:
как с ней обращаться?

тезисы

Современная литература, заявляя свою позицию как "пост-литература", асемантична. Это не означает ее бессмысленности. Это означает лишь, что она порождается и функционирует по иным законам и на иных основаниях. Иной становится "основная единица" текста, конструктивный принцип. Невозможность и "бессмысленность" интерпретации (а не текста).

Борис Кузьминский о "Кыси": "Размышлять о том, что Татьяна Никитична имела в виду, решительно некогда. Хотя на всякий случай она имела в виду все, что будет угодно душе конкретного интерпретатора. Русская культура ублюдочна. Или: русская культура бессмертна. Или: русская культура тут вообще ни при чем".

"Практически неисчерпаемое многообразие возможных прочтений одного текста писателем, критикой и публикой ставит нас перед проблемой идентичности данного текста и произвольности его прочтения - проблемой, которая может быть разрешена только в перспективе отношений литература/общество". Динамичная и многоликая смысловая идентичность текста (Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: Введение в социологию литературы. М., 1998. С. 71).

Поэтому с появлением новой парадигмы текстов и новых явлений, требующих объяснения, "центр тяжести" в современной филологии начинает смещаться в сторону смежных дисциплин, рассматривающих не смыслопорождение в тексте и не "устройство текста", а функционирование и взаимодействие с контекстом в широком смысле слова - с культурной системой.

New historicism - наше все.

Игра, смерть автора, децентрация - все это чистые декларации. За приложением их к конкретному тексту не стоит ничего. Ничего больше, чем то, что они означают сами по себе. Мы можем зафиксировать наличие той или иной черты из общего "постмодернистского комплекса" у Сорокина, Мамлеева, Пелевина и прочих - отнеся их тем самым к постмодернизму - но кроме этого факта, принятого, впрочем, априори, такой разбор нам ничего не дает. Все равно что сейчас найти двоемирие или символизм у Блока. И - что из того?

2.1. Самый простой способ соблюсти собственную идентичность как филолога, как внешнего наблюдателя-ученого - история литературы.

"Я лично знаю филологов, которые не занимаются современной литературой, но озабочены скрупулезным архивированием свидетельств нынешнего "литературного процесса". Посылка тут ясна - только филолог будущего сможет установить истину о сегодняшнем дне, которая окажется более объективной и сбалансированной, чем любые свидетельства очевидцев и участников" (Ямпольский 1998: 16).

И в архивации культуры состоит наша прямая задача. Получить грант и скупать винчестеры у писателей: музей литературного процесса.

2.2. С другой стороны - может быть выходом коррекция нашего представления об объекте изучения.

"Автономностью" литературного текста, как и "имманентностью" его анализа на данном этапе необходимо пожертвовать - ради рассмотрения ее в контексте социальных практик и социальных институций. Актуальность контекста для современной литературы.

Пространство литературы: новые формы самоорганизации. Эволюция этих форм. Community вокруг/около литературы: издательства, "клубы"/кулуары, газетная/сетевая критика; конкурсы-премии; сетевые сообщества и формации.

Статус пишущего в газете сегодня гораздо выше статуса писателя, поэта, художника (Морев 1999).
"Более высокий статус массмедиа привел к тому, что литературное событие впервые происходит не на страницах "толстых" журналов, а в области массовых коммуникаций" (Берг 2001: 268).

Актуальность социокультурного контексте очевидна еще и из того, что "постмодернистский текст практически не имеет границ: его интерес к контексту настолько велик, что очень трудно понять, где заканчивается "произведение" и начинается "ситуация". "Центр тяжести" текста, если можно так выразиться, все чаще находится за пределами текста. "Производятся" образ автора, отношения автора и публики, автора и художественного пространства, публики и другой публики, а не собственно "вещь" (Курицын 2000: 38).

Именно поэтому чистая филология оказывается несостоятельна при рассмотрении современной литературы.

Дмитрий Воденников: литературная маска / "эстрадный симулякр".

Можно, конечно, обозначить эти тексты как "неомодернистские" или "неосентименталистские". Но: прежде всего - производство "автора", "авторской маски".

Курицын: "Сам художник больше не богоподобная личность, транслирующая в мира какие-то свои ценности, а скорее, частное лицо. Деление жестов на "творческие" и "бытовые" теряет всякий смысл; жизнь и искусство больше не соотносятся по принципу "профанного" и "сакрального". (…) Так в пересечении границ между элитарным и массовым постмодерн доходит до неразличения повседневной и художественной практики" (Курицын 2000: 38).

Становится возможным введение в текст не только "предварений"-автоэпиграфов, но и: отрывков из электронных писем, газетных статей об авторе, интервью с поэтом, "разговоров", жестов ("АП!" из книги "Как надо жить - чтоб быть любимым"), реплик "в зал" ("[Мужчине из второго ряда / это кажется необязательным? / А вы попробуйте -]"; "[че ты уставился, ведь я ж - одетый, / а, правда, / кажется, / что щас разденусь я?]" и пр.).

Последние два сборника Воденникова - находятся на тонкой грани между собственно литературой и эстрадой. И "центр тяжести" смещается с собственно "поэтических" средств моделирования смысла - к "пиару". В текст поэтической книги попадают и названия статей и рецензий о поэте:

Господи, всю свою жизнь
я хотел быть проституткой
или по крайней мере - быть абсолютным монархом
вместо этого
про меня написали десяток статей
(www.levin.rinet.ru):
"Очищение возвышенным криком"
"Буйный цветок неокрепшего неомодерна"
"Слово-субъект в полифоническом тексте"
и даже
"Новая искренность, новая чувственность, новое слово".

Господи, на что ж ты потратил
мою бесценную жизнь.

Из интервью:

"- И последний вопрос. Если следовать Вашей образной логике, кем бы Вы хотели стать в конце сериале: победителем, жертвой? Ну, хотя бы гипотетически?
- Национальной святыней. Только - почему гипотетически?".

Поведение на "сцене", чтение своих стихов на поэтическом вечере становится не менее значимым текстом, чем сами стихи. Оно строится по "эстрадным" и "поэтическим" законам, где романтический "надрыв" выражен в шепоте и некоторой застенчивости в поведении ("застенчивый Маяковский"), позе поэта - в черной рубашке с распахнутым воротом, а постпостмодернистская ирония - в скрываемой от "зрителя" усмешке при произнесении "центонных" строк).

Совершенно неслучаен в этом отношении новый проект Курицына "Русский слэм" - конкурс поэтических чтений ("кто кого перечитает").

"В условиях глобализации и медиации мировой культуры, когда рынок является, по сути дела, единственным источником легитимных функций, наиболее полноценным оказалось поле массовой культуры, что породило стратегии адаптации радикальных практик для более широкой аудитории" (Берг 2001: 312).