JERZY FARYNO

ПО ПОВОДУ ТЕКСТА
"О СИСТЕМЕ СООТНОШЕНИЙ АВТОРА И ГЕРОЕВ В РОМАНЕ
В. ПЕЛЕВИНА ЧАПАЕВ И ПУСТОТА" СЕРГЕЯ ШИТОВА

А если исходить из текста, если ему довериться, то он не такой уж и сложный и бомбрдировка дускурс-нейтронами накладна.

Всему мешает наложенная с ходу категория автора и маски.

К автору всего не пробиться. Это организующая инстанция. Образа у нее нет и быть не может. Это pilot (не знаю, как по-русски называется управляющий прибор). Это та инстанция, которую проигнорировал и Бахтин в случае Достоевского. Бахтин ведь полифонию ухватил на один уровень ниже - начал с инстанции нарративной и выдал ее за всё. И не спросил, а кто ведает этой инстанцией и зачем такая именно ему понадобилась. И это (вместе со всей полифонией) еще не художественный текст. Если говорить о художественности, то она начинается (реализуется) только и только с уровня организующей инстанции и ответа на вопрос, что, какие смыслы, оформляются такой организацией (управлением) наррации и такой полифонии. Это подмечено давно, часто зря упрекают Бахтина (а он не это имел в виду), и, поднявшись на уровень выше, совершенно справедливо считают Достоевского даже слишком жестко (заметно) манипулирующим автором.

Далеко от этого не откатился и Пелевин. Он как-будто прячется за "я-повествователем". А этот запутан. Но запутанность-то исходит от Пелевина. И Пелевинские швы (намётка) запутанности четко обозначены. Надо бы спросить в первую очередь: что создает Пелевин?

Если Достоевский создает (имитирует) полифонию и ею дирижирует по своим интенциям и соображениям, то Пелевин создает (имитирует) нашего современника, со стороны его запрограммированности разными, часто несовместимыми, мифологемами/идеологемами (пусть будет: дискурсами). В отличие от прежнего персонажа русской классики, у этого нет психики, нет одной устойчивой организующей и объясняющей установки. Он, как Татьяна Пушкина, 'с опасной книжкой бродит' и реализует ту, которую актуально листает. "Маски" ли это? Я бы не сказал. Это скорее всего выговариваемая современными философами-интеллектуалами концептуализация состояния наших умов (такое же изобретение как и давнишнее подсознание в толкованиях Фрейда/Юнга и последователей). Произнесли 'когнитивизм'/'дискурс'/'деконструкция' и - "Вдруг стало видно во все концы света". По этой стезе и пошел Пелевин в Чапаеве. В свое время сходным образом пошел по стезе "современная (ему) психология и ее опровержение" Достоевский.

Из чего (из каких) программ сделан Пустота у Пелевина? Попутно замечу, что "Пустота" - тройное имя. Данное герою его сотоварищи, его собственное, которое он применяет к себе и содержание которого стремиться осознать или ему противостоять (как Кириллов у Достоевского пытается отбросить и заодно реализовать наличное в нем 'кириос'), и третье - исходящее от Пелевина*. И ясно, что как имя "Кириллов" нужно в первую очередь Дастоевскому, а не Кириллову, так и имя "Пустота" нужно Пелевину и только Пелевину (а персонаж с его реакциями на это имя - элементарное следствие Пелевинской задачи; удачное ли, или нет, решает ли оно что-либо или ничего, - ответит читатель или исследователь текста).

В связи с этим он (Пустота) впадает то в реализацию себя 1918 года, то инкуба из Брюсова, то диссидента, то потребителя сериалов, то одержимого гендеризмом, то нового русского...

Сигналы-индексы культурных срезов идут, само собой разумеется, от Пелевина. Это Пелевин волен выбирать своему персонажу те или другие слои концептуализаций. Персонаж их не выбирает: они всплывают непроизвольно или под воздействием кокаина/наркотиков/уколов (тоже непроизвольно). Пелевинский набор не ахти какой - сплошные штампы. Возможно,что именно эти штампы и сама штамповость как таковая ему нужны: так он видит состав программы (концептуализаций) нашего русского современника. Получается ни более ни менее только критический реализм. С простой разницей: тот разоблачал социальное устройство общества, этот запрограмированную за XX век ментальность (а несколько глубже - повторяет Просвещение, то есть взялись за критику условностей культуры, как-будто до этого никто условность культуры и не трогал; а разница в том только, что теперь заатакованы другие категории и другим инструментарием).

А что касается состава программы (программ) Пелевинского Пустоты, то тут и место для нас атакующих и впитываемых нами дискурсов, деконструкций, архетипов, цитатностей, аллюзий и т.д. Но это еще не художественность, а материал и, я бы сказал, талантливая стеганка, но опять-таки не из потрясающих - русская литература знает куда талантливее такие стеганки - кланяется Белый, кланяется Леонов с его Вором, кланяется Федин Города и годы, кланяются Пильняк, Платонов, Набоков, Битов и, из другого жанра, Зощенко или Ильф-Петров и язвители-пересмешники 60-70 годов). Дело не в том, что они цитируются, могут и не цитироваться, а в том, что и там налицо 'идеологемный (идиомный) человек'. Качество этих 'идиом', даже качество их артикуляции - другое дело. Но сами по себе - ни одно, ни другое не художественность, а простое мастерство, владение языком рассказывания-повествования; мы забываем. что таким мастерством чесать языком и красочно рассказать простейшую ссору владеет каждая вторая баба на базаре - а как она потрафит любую "дискурсь" подделать! - не налюбуешься; не пора ли различать "мастер рассказать (мастер риторики)" и "художественное произведение", а то получится, что проимитированная чужая мерзавка-"дискурсь" уже"искусь(ство).

По-моему, Чапаев и Пустота - роман вполне реалистичный. Уже само то, что Пустота помещен в дурилку, типичная реалистическая мотивация для чего угодно. Чем не Записки сумасшедшего?
Где отличия? По всей вероятности в способе существования этого персонажа. Мы внутри него. Поэтому тут всё - чистый имидж. Начиная с первой же главы. Реалистическая рамка снята - передвинута вглубь текста (восстановлена гораздо позже, но - замечу - восстановлена и нигде не снята).

Дальше следует спросить - зачем тут Чапаев. Каков вес этой мифолемы в русской культуре? Не продолжает ли он Пугачева (а Петр - Гринева)?

Можно думать и еще иначе. Чапаев, Петр Пустота и дурилка - елка-вешалка, на которую можно или безнаказанно или с большой продуманностью навешать чего-угодно, аллюзий, цитатностей, дискурсов, в том числе и всяких обрывков из TV и с книжного развала, которым кормят толпу, где всё вдруг очутилось зараз и рядом. И всё захваливается одинаково, без жанровых рамок и дискурс-различителей.

На самом деле так оно и есть и так оно и было. В головах же наших (но и грамотных XIX века) всё рядом со всем. Да и читается (и читалось) в разной (далеко не хрестоматийной) последовательности. По мере досуга и доступа. Это только конвенция нас приучила упорядочивать читаемое в свих головах, и изображать компетенцию и упорядоченность в головах персонажей. А на деле полный сумбур был и в голове Мицкевича, и в голове Пушкина, и в голове Мандельштама (выдают описки, переиначивания, неточные цитаты, анахронизмы и т.д.). Только их предметом охудожествливания был как раз не сумбур. А кто заглядывал в головы малограмотных, почитывающих кое-что в приходских библиотеках? Жаловались издатели, критика на дивное-дикое состояние умов, но проблемой это стало лишь в эпоху гипермассовости. И еще важно, что это стало проблемой продюссеров и интеллектуалов, а не самих масс. Для продюссеров - знать, что ходко и накачивать эту ходкость. Для интеллетуалов - конфликт между равнением на давнюю парадигму разборчивого избирательного ума и разочарованием установкой масс на 'к чему внушено пристрастие' (но эти массы тоже привередливые, по-своему разборчивые - не всё смотрят, не всё читают, не всё слушают, умело пользуются пере- и выключателями).

Локализовать Пустоту на этой шкале я не могу. Надо вниметельнее прочитать роман. Думаю, однако, что чтобы разобраться даже в нарратологическом аспекте Чапаева и Пустоты, такая (хотя бы и приблизительная) локализация необходима. Это даст ответ и на вопрос, на какую компетенцию-опознаваемость роман рассчитан. Где, в какой нише и с какой программой в голове, локализован тут читатель.

Вот и всё.

Примечание

* Петр из Петербурга. "Петр" - кроме всех российских исторических и литературных ассоциаций - еще и 'камень'. Не значит ли "Пустота" "быть пусту месту сему"? Но он и "Григорий" - некий 'страж'. 'Страж' чего, следовало бы спросить.

Warszawa, 28.X.2001